09.07.2024 12:31
Аналитика.
Просмотров всего: 11545; сегодня: 16.

Пощечина русскому агасферу, или перстень самоубийц

Автор: Александр Звягинцев.

Во время одной из командировок в Женеву я встретился с графом Сергеем Сергеевичем Паленом, с которым меня связывают давние дружеские отношения. Рандеву прошло в уютном кафе на берегу Женевского озера.

— Только дочитал очерк об Александре Федоровиче Керенском в вашей книге «Роковая фемида», — сказал мне Сергей Сергеевич. — Но вот одну любопытную деталь вы все-таки упустили. Я имею в виду скандальную историю, когда Керенский сообщил о том, что он арестовал Николая II и его семью. А ведь моя бабушка тогда в ответ при всем честном народе залепила ему увесистую пощечину. Понимаю, что вы этого могли и не знать, ведь об этом раньше нигде не писалось.

Я поблагодарил графа за ценную информацию. И тут к нашему разговору присоединился Иван Андреевич Гучков, внук того самого Александра Ивановича Гучкова, председателя Государственной Думы и министра Временного правительства. Он передал привет от батюшки, напомнил об одном прекрасном вечере, который мы как-то провели вместе в доме Палена в Париже, и в свою очередь рассказал, что хорошо помнит Керенского, который бывал у них в гостях.

Слово за слово, и в ходе нашего разговора из небытия возникла фигура неординарного человека, который, оказавшись в нужное время в нужном месте, заметно повлиял на ход российской истории, за что и получил в свое время прозвище Агасфера русской революции. (Не все уже, наверное, помнят, что Агасфером называли иудея, который подгонял Иисуса Христа, когда тот нес свой крест на Голгофу; за это Бог обрек этого человека на вечные скитания.)

Своим невероятным взлетом Керенский был обязан случаю: в мае 1912 года он в составе комиссии сенатора С.С. Манухина участвовал в расследовании причин Ленского расстрела. Благодаря этому в том же году Керенского избрали от Трудовой партии в Четвертую Государственную думу. Он активно использовал думскую трибуну для борьбы с царским самодержавием и к началу Февральской революции был в Думе неоспоримым лидером. Помогли и масонские связи — с 1912 года Керенский состоял в масонской ложе и вскоре стал одним из ее руководителей. В 1915 году он был уже Генеральным секретарем президиума Верховного совета масонов России.

Александр Керенский имел репутацию «человека даровитого, но не крупного калибра», тем не менее его яркие и эмоциональные ораторские выступления неизменно привлекали всеобщее внимание. 2 марта 1917 года А. Ф. Керенский вошел в первый состав Временного правительства в качестве министра юстиции и генерал-прокурора и сразу же оказался на гребне славы. В те дни Керенский работал день и ночь и от напряжения иногда терял сознание во время выступлений. Он неоднократно выезжал в Москву, Финляндию, Царское Село, на фронт, всюду встречая восторженный прием. Ему приходилось решать одновременно множество сложнейших задач: и наведение порядка в столице, и замена старого чиновничьего аппарата, и образование новых судебных учреждений, и отмена устаревших, противоречащих «революционному правосознанию» законов, и расследование деятельности высших царских сановников. Популярность Керенского была огромна и все возрастала. Он умел, как никто другой, «зажигать сердца людей» и быть «всеобщим оракулом, вождем и любимцем».

Вскоре грянули июльские события 1917 года, сотни тысяч солдат и рабочих вышли на улицы Петрограда с требованием передачи власти Советам. Керенский фактически становится руководителем Временного правительства. После подавления корниловского мятежа в августе 1917 года и провозглашения России республикой Александр Федорович получил неограниченные права: возглавил Директорию из пяти человек и стал Верховным главнокомандующим. Последнее коалиционное правительство было им сформировано 25 сентября 1917 года, но продержаться ему суждено было только один месяц. 25 октября (7 ноября) 1917 года Временное правительство было низложено. Потерпев неудачу, в июне 1918 года Керенский эмигрировал и прожил за границей более 50 лет — сначала в Лондоне, потом в Берлине, позже — в Париже. Когда немецкие войска стали угрожать Парижу, он покинул Францию и перебрался за океан. В России у него осталась жена Ольга Львовна Барановская-Керенская с сыновьями Глебом и Олегом, которых Керенский бросил на произвол судьбы. Позже им удалось перебраться на Запад, обосновались они в Лондоне, где первое время жили в страшной нищете. В эмиграции Керенский вторично женился на Терезе Нелль, с которой прожил до ее кончины в 1946 году.

Александр Федорович умер в Нью-Йорке, но волею судеб был похоронен в Лондоне. И именно поэтому в один из субботних июньских дней, будучи на берегах туманного Альбиона, я и отправился на поиски могилы «русского Агасфера». Знал, что могила Керенского находится на каком-то муниципальном кладбище в британской столице, и свои поиски начал с Putney Lower Common Cemetery.

Покосившиеся облупленные надгробия, поваленные каменные кресты, развалившиеся памятники, затоптанные могилы, какие-то ямы, словно из них выкапывали покойников… и ни одной живой души! Казалось, холодный и безжалостный ветер времени ворвался на этот забытый богом пятачок среди громадного мегаполиса и разнес все в пух и прах, и некому было привести разрушенное в порядок. Я не мог поверить своим глазам. В Лондоне, кичащемся своей цивилизованностью, такое варварство и запустение! Хотелось как можно быстрее покинуть эту забытую равнодушными людьми часть города. Побродив среди обломков неведомых жизней и не найдя ничего похожего на фамилию Керенский, я направился к выходу.

Следующим пунктом стало Putney Vale Cemetery. Это кладбище не производило гнетущего впечатления. Аккуратная металлическая решетка, симпатичный двухэтажный домик в готическом духе при входе, широкие дорожки среди бесчисленных деревьев, образующих тенистые аллеи даже в январе. Поваленные, скособочившиеся надгробия встречались и тут, но они были очень редки и не вызывали столь тягостных чувств. Я зашел в здание администрации, взял план-схему захоронений известных людей, среди которых значился и Керенский, и направился в указанное место. Почти тут же наткнулся на свежую могилу — холмик засохшей земли, три горшка с цветами и оранжево-желтый деревянный православный крест. Какими судьбами занесло на днях православную душу на лондонское кладбище? Бог весть.

Прошел еще немного и сразу увидел слева, среди высоких, потемневших, «не наших» каменных крестов два невысоких, ярко-белых, словно мерцающих православных крестика. Подошел — действительно, могила Керенского.

Два чистеньких белых надгробия с пространством для зеленой травы. Под одним — сам Керенский, под другим — сын Глеб и первая жена Александра Федоровича Ольга Львовна. И не сразу понял, что по другую сторону от могилы Керенского место упокоения еще одного его сына — Олега. Без всякой ограды, с грязновато-облупившимся, заросшим травой и ушедшим в землю надгробием. Я стоял у этих могил и думал о том, что Керенский всю жизнь бегал от своей жены и сыновей, а смерть опять соединила их; думал и о том, что лежит теперь бывший верховный правитель России в чужой земле, на чужом погосте…

Я не имел удовольствия встречаться с Александром Федоровичем Керенским при его жизни. Но Генриху Аверьяновичу Боровику повезло, он виделся с Керенским в Нью-Йорке, причем дважды. И именно от Генриха Аверьяновича еще в середине девяностых, когда он был у меня в гостях, я услышал эту удивительную историю.

— Господин Боровик, — возмущенно говорил мне Керенский, — ну скажите у себя в Москве! Ну пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого! Согласно нашему общему решению, уехал навстречу нашим войскам, которые все не прибывали и не прибывали из Гатчины на подмогу Временному правительству! Уехал на своем автомобиле и в своем обычном полувоенном костюме. Со мной на заднем сиденье сидел Кузьмин, командующий войсками Петроградского округа. А за нами шла другая машина, с американским флажком. В ней сидел один из моих адъютантов. Меня многие видели, я не особенно и скрывался-то. Солдаты даже красные, если узнавали меня, отдавали мне честь!.. При чем тут женское платье?!

Жена Генриха Аверьяновича, Галина Михайловна, присутствовавшая при этой встрече, решила сделать комплимент бывшему премьеру Временного правительства: «Удивительный перстень у вас, таинственный! Видимо, старинный?» Керенский поднес к незрячим глазам руку с перстнем, потер его другой рукой, покрутил на пальце: «Ему две тысячи лет. Вокруг него много легенд. Рассказывают, что все, кто им владел, кончали жизнь самоубийством. Он достался мне от одного французского пэра. Мне понравился перстень на его руке, он и подарил. А ему подарил его какой-то восточный набоб. Он называл имя, но я забыл его. Тот набоб и рассказал французу о легенде. А пэр мне. Причем француз уверял меня, что набоб кончил жизнь самоубийством».

Генрих Аверьянович с большим мастерством рассказывал о деталях своей второй встречи с Керенским, которая состоялась у него через несколько недель после первой. Во время этой беседы, вспоминал он, в комнату зашла дама лет сорока, темноволосая, с приятным русским лицом и большими темными глазами. Это была Элен, которую он называл «мой генеральный секретарь».

В 1982 году, когда Керенский уже ушел из жизни, Г. А. Боровику позвонили в Москву из одного нью-йоркского театра и сказали, что собираются ставить его пьесу «Интервью в Буэнос-Айресе». Сообщили, что ее переводит на английский язык превосходная переводчица, у которой есть к нему несколько вопросов. Этой переводчицей оказалась та самая Элен, Елена Петровна.

Скоро во время одной из командировок в Нью-Йорк Боровик с женой познакомились с Элен ближе. Подружились. В беседах чаще всего, конечно, шел разговор об Александре Федоровиче Керенском.

Элен тогда смеялась, шутила: «Я выполняю его завещание. Он все уговаривал меня написать книгу о нем. Говорил, что только я могу. Но у меня нет таланта».

В ноябре 1967 года Керенский тяжело заболел. Нужна была операция. Ее сделали 18 ноября как раз в день рождения Элен. Он успокаивал ее: «Раз в день твоего рождения, значит, все будет благополучно». Операция, по словам врачей, действительно прошла удачно. Но ему удалили часть желудка и вывели наружу зонд. После госпиталя он вернулся в медицинское учреждение госпожи Симпсон. Она к нему очень хорошо относилась и, как всегда, приютила его. Своего дома у Керенского не было.

Однажды госпожа Симпсон позвала Элен и сказала, что он стал совершенно невыносим. Ему требуется уход. Но он ненавидит, оскорбляет медсестер. Всех гонит вон. Каждый раз ей приходится платить неустойку, а это большие деньги.

Надо было что-то делать. А у Элен тогда не было ни копейки. У самого Керенского тоже. Госпожа Симпсон звонила сыновьям Александра Федоровича в Лондон, но те никакой помощи отцу не обещали.

Как всегда, Керенского выручила одна знакомая дама. В его жизни добрые дела для него всегда делали преимущественно женщины. Мужчинам он нравился меньше. На этот раз знакомых дам было сразу две: княжна Илинская и ее кузина Флора Соломон, жившие в Англии. Через длинную цепочку знакомых они нашли клинику в Лондоне, начальница которой согласилась положить туда Керенского и предоставить ему уход.

Клиника была муниципальной, для самых бедных, то есть практически бесплатной. Клиника имела лишь один недостаток: она была абортной. В ней делались аборты женщинам с улицы, которым нечем было платить за операцию. Гораздо позже Елена Петровна узнает: когда лондонские поклонницы Керенского обсуждали это обстоятельство, одна из них сказала: «Ну и что? Он всегда любил женщин. Он будет себя чувствовать здесь в своей тарелке. Да он и не протянет долго. Во всяком случае, это гораздо лучше, чем умереть под забором».

Сыновья восприняли эту весть без восторга, но спокойно. Было условлено: ни одна живая душа, кроме самого необходимого узкого круга лиц, не должна знать ни адреса клиники, ни телефона. Так Александр Федорович Керенский, бывший министр-председатель Временного правительства России, был положен умирать в муниципальной абортной клинике одного из районов Лондона.

Госпоже Симпсон передали (а она передала Элен) тогда только одно: Керенского удалось с большим трудом устроить в клинику, где ему обеспечен хороший уход. Но администрация клиники поставила условие: полная секретность, иначе его «выбросят оттуда немедленно».

Перелет в Лондон сказался на самочувствии Керенского плохо. Он впал в бессознательное состояние. Очнулся уже в клинике. Встать не мог. Ему не говорили, в какое заведение он попал. Но постепенно он сам начал догадываться. В его палату заглядывали пациентки с изможденными лицами, сновали санитарки в грязных халатах с окровавленными тряпками и бинтами в руках. Ни одного мужчины. Однажды он спросил у медсестры: что это за клиника? Та ответила. Он пришел в ужас. Состояние его стало резко ухудшаться. Начальница клиники сообщила своим знакомым, которые по просьбе Илинской устраивали Керенского к ней, что ему все хуже, он постоянно без сознания, а в редкие минуты, когда приходит в себя, просит чтобы вызвали Элен, так как жить ему осталось недолго. Об этом известили Елену Петровну.

На следующий день Элен прилетела в Лондон. Только войдя в клинику, поняла, куда попал Керенский. Он лежал худой, обросший бородой, очень бледный. Она подошла к кровати и назвала его по имени. Он сразу узнал ее голос, встрепенулся, открыл незрячие глаза. Она взяла его руку, погладила. Керенский несколько раз шепотом повторил ее имя и снова впал в забытье. Элен просидела рядом с ним несколько часов, не отнимая руки, пока он снова не пришел в себя. Не открывая глаз, он назвал ее имя.

В те дни в Лондоне стояла хорошая погода, и когда Александру Федоровичу стало немного лучше, он несколько дней с утра до вечера спал в кресле во дворе. Только ночевал в палате. Постепенно начал приходить в себя. Элен побрила его, и он снова стал похож на прежнего Керенского. Александр Федорович очень переживал, что земную юдоль ему приходится заканчивать в этом убогом и малопристижном лечебном заведении. «Ты только представь, в энциклопедии будет написано, что бывший премьер России умер в абортной клинике…» — говорил он Елене Петровне.

Правда, он не упоминал о той легенде, которую приклеили к нему, о побеге из Зимнего в женском платье. Но Элен знала, что Керенский со страхом думает, как к этой легенде добавят еще и смерть в абортной клинике. Однажды он спросил: «А где мой перстень? Тот, старинный?»

Перстень находился в камере хранения.

— Принеси мне его, я хочу надеть.

И в ответ на встревоженный взгляд Элен успокоил: «Не бойся, я ничего не хочу с собой сделать. Просто я привык к нему».

Начальница клиники была поражена и обрадована: русский господин ожил! Пошел на поправку! Она была уверена, что он умрет в ее больнице, а смерть мужчины, тем более бывшего премьера России, в абортной клинике могла принести неприятности. Элен и Керенский решили: пока не поздно, пока он чувствует себя немного лучше, надо отсюда уезжать.

Но куда? На какие деньги? «Ну, неужели в Англии нельзя найти благородного лорда с поместьем, в котором он дал бы возможность спокойно и достойно мне умереть?» — однажды сказал Керенский.

И Элен взялась за это нелегкое дело.

После многих телефонных переговоров, встреч, просьб нашелся один лорд с поместьем. Его заинтересовала фамилия Керенского. Лорд, может, и происходил из старинного рода, но, судя по всему, не блистал ни умом, ни тактом. Александр Федорович возненавидел его в первую же минуту. Беседа кончилась скандально. Выяснилось, что лорд все напутал. Хотя у него и были собственный замок, герб и впечатляющее генеалогическое древо, но не было денег! И Керенский заинтересовал лорда только потому, что он предполагал поправить свои финансовые дела, сдав замок в аренду бывшему премьеру России. Керенский был в гневе.

Так закончилась попытка Керенского достойно умереть в английском родовом поместье. А Элен снова принялась искать выход из положения. И вспомнила об архиве Керенского. Когда она сказала ему об этом, он только махнул рукой: кому нужны его нынешние архивы? Что в них осталось после того, как большую их часть похитили в тридцатых годах агенты НКВД, а меньшую пришлось бросить, когда он бежал от немцев из Франции в США… Но она убедила его попробовать.

И это ей удалось. Архив купил один американский университет.

Получив деньги, они переехали в Нью-Йорк.

Деньги уходили быстро: квартира, постоянная сиделка, лекарства — все это стоило дорого. Но однажды все переменилось. Керенский неожиданно упал в квартире. Его отвезли в госпиталь. Оказалось, он сломал шейку бедра. Попав в больничную палату, он сразу сник — видимо, вспомнил свое пребывание в лондонской клинике и уже на другой день, когда к нему пришла Элен, сказал ей: «Я устал. Я хочу умереть. Мое существование абсурдно». Элен пыталась успокоить его, говорила, что он поправится. «Чтобы поправиться, придется истратить все наши деньги. Но впереди новые болезни. И куда я попаду? Снова в абортную клинику?!»

Элен не верила, что он действительно хочет уйти из жизни. Но мысль о самоубийстве Керенского не оставляла, становилась все навязчивей.

…Однажды Елена Петровна ушла из госпиталя позже обычного. Весь день она провела с Александром Федоровичем, но он почти все время был без сознания. Прощаясь, Элен поцеловала его в лоб, и Керенский вдруг очнулся и произнес громко и явственно: «Я ухожу… ухожу… иди…» Это были последние слова, которые она слышала от него. 11 июня 1970 года в пять утра его осмотрела дежурная сестра. Он дышал ровно. Еще через полтора часа, в 6.30, к нему пришли, чтобы сделать укол. Но он уже был мертв.

Александр Федорович не был религиозным человеком. Однако хотел быть похороненным на православном кладбище и несколько раз говорил об этом Элен. Она обратилась в Анастасьевскую церковь, неподалеку от которой Керенский много лет прожил в доме госпожи Симпсон и которую иногда посещал. Но прихожанами там, в основном, были монархисты, и Элен ответили отказом: нет, господина Керенского им у себя отпевать не хотелось бы. После смерти отца прилетел Олег. Но он тоже ничего не смог сделать с похоронами в Нью-Йорке. В конце концов, Александр Федорович Керенский совершил свой последний путь снова в Лондон. Его погребли там, на кладбище, где хоронят людей неопределенной веры…

В память о Керенском Элен сохранила тот самый перстень «самоубийц». Она приезжала в Москву, и Галина Михайловна, супруга Генриха Аверьяновича Боровика, увидев этот перстень, как-то сказала: «Боже мой, это у вас перстень Александра Федоровича?»

По словам Генриха Аверьяновича, через несколько лет он опять приехал в Нью-Йорк в командировку и узнал, что год назад Элен умерла от злокачественной опухоли. Ее соседка рассказала ему, что Элен не хотела мучиться и совершила суицид, выпив огромную дозу снотворного.

Так завершилась известная мне часть истории перстня самоубийц. Кто теперь носит его и носит ли вообще — мне неведомо.

Исторические события:

Участники событий и другие указанные лица:

Боровик Генрих Авиэзерович (Аверьянович), советский и российский журналист-международник, киносценарист, прозаик;
Гучков Александр Иванович, русский политический и государственный деятель, лидер партий «Союз 17 октября» и Либеральной республиканской партии России;
Керенский Александр Фёдорович, российский государственный и политический деятель, председатель Временного правительства России, был вынужден снять с себя все полномочия и эмигрировал в июле 1918 года;
Манухин Сергей Сергеевич, русский юрист, министр юстиции и генерал-прокурор, исполняющий обязанности вице-председателя Государственного совета, действительный тайный советник;
Романов Николай II Александрович, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, правление ознаменовано экономическим развитием России при росте социально-политических противоречий и революций.